Громада Приірпіння

Про битву супроти земельної корупції на вотчині мерів Ірпеня та Бучі; про вбивство павла Шеремета, незручній позі головних редакторів і безвідповідальності народних депутатів. А також про найбільшіий стрес та випробування під куполом Верховоної Ради – велике інтерв’ю Ольги Червакової для Цензор.НЕТ.

Ольга Червакова – одна з тии, про кого корифей української журналістики лія Мостова в 2014 році сказала: “Балкон преси обвалився в сесійну залу”.

В політику Червакова прийшла з журналістики: до того, як стати народним депутатом від Блока Петра Порошенка, Ольга багато років пропрацювала парламентським власкором СТБ, де і стала одним з найупізнаваніших облич політичного телепростору України.

Пообщаться с ней именно сейчас у “Цензор.НЕТ” было несколько причин. Это и поразившее всех убийство Павла Шеремета (Ольга – замглавы парламентского комитета по вопросам свободы слова и информационной политики), и резонансные обыски у мэров Ирпеня и Бучи (Червакова много месяцев воюет с обоими в рамках борьбы против махинаций с землей в окрестном селе Коцюбинское). Да и просто спросить, как она чувствует себя по ту сторону депутатского Зазеркалья, – тоже было любопытно.

“У КАРПЛЮКА И ФЕДОРУКА – ОЧЕНЬ КРЕПКИЕ ПОДПОРКИ В “ОРГАНАХ””

– Наблюдая за твоей многомесячной борьбой с земельными махинациями в районе села Коцюбинское, многие твои коллеги – как политики, так и журналисты – восприняли обыски у мэров Ирпеня и Бучи как твою личную победу. Так и говорили: “Все-таки Оля добилась своего”.

Есть ли это ощущение победы у тебя самой?

– Обыск – это только процессуальное действие, одно из. Когда это случилось, многие в соцсетях написали: “Ура, мы победили”. Да, подвижки в этом деле есть, но это не “ура”. Помнишь, когда минувшей зимой опальный Виталий Касько (экс-замгенпрокурора. – Е.К.) в разгар своего конфликта с Генеральной прокуратурой заявил о том, что дело об этих 980 га уже практически расследовано, но при этом в ГПУ нет политической воли, чтобы дать ему ход?

– Как не помнить, конечно, помню.

– Это было заметно, что политической воли нет. Можно было хоть биться головой об стену. Удивительно, почему это дело не было возбуждено раньше 2015 года. Ведь земельные махинации, о которых идет речь в материалах уголовного дела, касались периода с 2002 по 2012 год. Почему не расследовали тогда – большой вопрос. Но я знаю на него ответ: коррупция в прокуратуре. Которая существует до сих пор. И у Карплюка, и у Федорука есть очень крепкие подпорки в “органах”. Возможно, даже не на самом высоком уровне – но это очень крепкие подпорки по горизонтали.

– Еще бы. Мэра Ирпеня Карплюка оповестил о готовящемся обыске кто-то из правоохранителей, чего не скрывает и сам Генпрокурор. Правда, он говорит не только о ГПУ, но и об СБУ с МВД…

– Ну, это же очевидно был не пришелец из космоса? Очевидно, кто-то же об этом знал? Знал генеральный прокурор; очевидно, знал процессуальный руководитель этого следствия. И еще знало какое-то ограниченное количество людей. Внимание, вопрос: кто это был? Я думаю, внутреннее расследование даст на это ответ. Тем более, что круг этих людей не так велик. Проблема в другом: вот такие “кроты” внутри силовых ведомств сводят на нет усилия самого честного генерального прокурора.

Возвращаясь к вопросу о победе. На самом деле это не моя победа, потому что у меня там нет личной войны. У меня там нет гектара и даже сотки. Я в это вцепилась, чтобы на примере одного маленького Коцюбинского показать: реальные изменения в стране возможны, если правоохранительные органы подключать к защите громады, а не коррупции.

Но в случае с Коцюбинским по-настоящему радоваться рано. Потому что ситуация не исчерпывается 980 гектарами. И даже если дело будет расследовано и виновные найдены, победа будет лишь тогда, когда состоится суд, и негодяи понесут наказание. И здесь мы упираемся в еще одну инстанцию – судебную, о которой все знают еще со времен Майдана.

– Не веришь в наказание виновных?

– Честно говоря, я очень пессимистически отношусь к судебным перспективам любого дела. После голосования по судебной реформе суды вошли в конфликт со здравым смыслом: принимают решение из мести, принципа “чем хуже, тем лучше”. Это такой “дембельский аккорд” людей, которые напоследок решили, что “сгорел сарай – гори и хата”.

А обыски – это не победа. Это может быть победой только для человека, который хочет отомстить своим врагам и посмотреть на их панику. А мне совершенно неинтересно смотреть на панику! Мне интересно увидеть справедливость. Чтобы громада, которая убивалась там 10 лет, ложилась под колеса КамАЗов застройщиков, сражалась с титушками – чтобы вот эти люди поняли, что государство их защищает.

А боится или не боится мэр Ирпеня Карплюк; как себя чувствует мэр Бучи Федорук – мне совершенно не интересно. Я не могу испытывать ликования от того, что кому-то плохо. Я хочу, чтобы хорошо было тем, кого третировали эти удельные князьки в течение последних 10-15 лет.

“Я ГОВОРИЛА С ЮЛИЕЙ ТИМОШЕНКО, ОБЪЯСНЯЛА ЕЙ РЕПУТАЦИОННЫЕ РИСКИ… ОТВЕТОМ БЫЛО: “КАКОЙ УЖАС!” И ОБЕЩАНИЕ РАЗОБРАТЬСЯ…”

– Ты просила о помощи по Коцюбинскому своих коллег по Верховной Раде. Часть депутатов помогли “по касательной”, остальные не двинули и пальцем. Выходит, что из парламентариев серьезно этим занимаешься лишь ты одна. Наверняка слышишь вопросы: “Чего ты этим занимаешься? Тебе что, больше всех нужно?”

– Здесь история о справедливости. Честно говоря, когда я вступала в это дело, то думала, что оно решится в 2-3 шага, и с этим можно будет элементарно разобраться, имея депутатские полномочия. Просто я интересовалась этим вопросом еще в 2008 году, будучи журналистом – и еще с тех пор знаю, что активисты правы. Ира Федорив, фронтмен движения в Коцюбинском, работала на СТБ, сидела за соседним столом. И когда там начался большой “распил” леса, я помню день, когда она вбежала в ньюзрум с выпученными глазами и словами: “Ну, вы не поверите!” И мы сначала не поверили. И сначала Ира тоже думала, что все это можно будет решить одним-двумя запросами в прокуратуру.

– Напомни читателям, когда это было.

– 2008 год, когда Коцюбинская рада в нарушение закона раздала в частные руки более 500 земельных участков, около 100 га. Это называлось “розширення меж населеного пункту”, а “расширялись” эти межи за счет леса, который в решениях рады назывался “деревинна рослинність”.

– А что экологи?

– Крики экологов отлетали, как горох от стены, протесты прокуратуры отклонялись той же радой. Это выглядело как насмешка.

Потом были еще 3,5 тысячи гектаров, и опять-таки леса .

Кстати, в решение Бучанской рады – то же самое, что и в Коцюбинском: “розширити межі населеного пункту за рахунок місцевості, вкритої деревинною рослинністю”. Почему так? Потому что лес нельзя распаевывать, а “рослинність” – можно. Это при том, что Билычанский лес уже тогда находился под охраной государства, его называли “легкие Киева”. Как можно деревья, которым 60-70 лет, назвать кустами?

– Да понятно как. Потому что иначе им этой земли не получить.

– Но все равно они превышают свои полномочия! Есть четкое целевое назначение каждого сантиметра этой земли!

Таким образом в Коцюбинском были распаеваны сотни гектаров. Площадь Коцюбинского по паспорту Верховной Рады – 87 га. Фактическая же площадь – та, которую подавал в 2013 году тогдашний поселковый голова – 396 га. То есть площадь дерибана превышает площадь самого населенного пункта более, чем в 4 раза. Прокуратурой сейчас уже оспорены в первой инстанции 501 земельный акт. И у меня есть список владельцев этих земельных наделов. Там – депутаты Коцюбинского поселкового совета, бывшие и нынешние. Есть Владимир Карплюк с участком в Беличанском лесу. И он почему-то умалчивает об этой теме. Когда его об этом спрашивают, он говорит: “Я готов отдать”. Так у меня вопрос: “Ну, у тебя же большинство в поселковом совете. Инициируй отмену решения о выделении этого земельного надела!” Но нет. Одни слова.

Понимаешь, я сама долго не верила, что такое возможно. До тех пор, пока сама не поехала снимать сюжеты о том, что там происходит. Пока не увидела документы. А когда увидела, у меня глаза полезли на лоб от того, насколько нагло и беспардонно местные депутаты и чиновники рассказывали, что черное – это белое.

– Шли годы, режимы сменяли друг друга – а беспредел в Коцюбинском оставался. Для того, чтобы такой статус-кво сохранялся, нужна мощная “крыша” на киевском уровне. Если не скрываться за нелюбимой журналистами формулировкой “определенные круги” – кто эти люди, Оля?

– Я могу назвать те имена, которые были в открытых источниках. Богдан Губский, который тогда был в “Батьківщині”. Бывший губернатор Киевской области Анатолий Присяжнюк. Ректор Налоговой академии Петр Мельник. Кто еще из известных имен? Партнером Губского был Константин Бондарев (экс нардеп фракции БЮТ. – Е.К.). В 2008 году о нем много писали журналисты – например, что именно он “продавал входные билеты” в список “Батьківщини”. Потом эти люди стали “тушками”… Тогда же местные СМИ Приирпенья предполагали, что дерибан под Калетника (Бучанское Межигорье. – Е.К.) организовала “Батькивщина”. И все те же имена.

Так вот, сейчас Бондарев в “Батьківщині” отвечает за Киевскую область. И по странному стечению обстоятельств Анна Старикова, его бывшая помощница, ныне – глава Киевской облрады, часто оказывается в группе поддержки мэра Ирпеня Владимира Карплюка. Например, после обыска в Коцюбинском поселковом совете (в рамках расследования уголовного производства по подделке печати и захвату власти  фан-клуб Карплюка вышел пикетировать Министерство внутренних дел. И по какому-то странному стечению обстоятельств там оказалась Анна Старикова, которая поддержала эту публику.

Правда, она мне потом звонила и клялась, что этого не делала, однако и свои слова, растиражированные сайтами мэра Ирпеня, не взяла обратно.

А на днях, во время пикета под Генеральной прокуратурой, журналисты сняли кадры, как заместитель Карплюка по партии “Нові обличчя” Петр Щербина и несколько его соратников обсуждают со Стариковой маршрут движения колонны “замэрцев” от Генпрокуратуры к Администрации президента. Совпадение? Не думаю.

– И что со всем этим делать?

– Что делать? Я говорила с Юлией Тимошенко, объясняла ей репутационные риски, докладывала о том, что квоты “Батькивщины” в ДВК Коцюбинского на выборах были полностью “слиты” партии “Нові обличчя”. Ответ был “Боже, какой ужас!” и обещание дать поручение областной парторганизации разобраться.

А областная парторганизация – это те самые персонажи. Я не понимаю, как на это реагировать. Я далека от мысли, что местные партийные ячейки живут своей жизнью. Ладно, у экс-“регионалов”, с ними хотя бы все ясно. Там намешаны были в свое время и Присяжнюк, и Азаров, и Саша Янукович. Но 17 июля заседание ТИК в Ирпене срывали не они, а святые люди – “Батькивщина”, Радикальная партия, Укроп и партия “Наш край”. Вместе с двумя партиями регионалов-оборотней – “Новими обличчями” Карплюка и Оппоблоком. Это было ключевое заседание, от которого зависело, будут ли выборы в Коцюбинском честными. Так и не были.

К слову, когда областная полиция взялась за дело о подделке печати в Коцюбинском, там тоже был обыск. Карплюку это не понравилось, и он пошел все “порешал” на уровне руководства МВД. Это было оооочень заметно. Привел пикет на Богомольца – и через 2 недели адекватного начальника областной полиции снимают с должности – и ставят на его место бывшего начальника полиции Ирпеня. Ирпеня, представляешь? А того – на почетную пенсию, куда-то в центральный аппарат на повышение. Его зовут Дмитрий Головин. Хороший парень, перевелся из Одессы, и у него здесь не было ни с кем никаких завязок никогда, и, как говорил Луценко, “зашиты карманы”.

– А тебе самой не передавали “привет” – в той или иной форме – фигуранты этих уголовных дел Карплюк, Федорук и их соратники? Я имею в виду какие-то угрозы или агрессивные действия.

– Слушай, они сами “с приветом”… Они – обыкновенные “братки” из 90-х, которые – да – уверены, что таким же методами 90-х “порешают” все со всеми и в том числе со мной. Но они должны понимать, что постучали не в ту дверь.

“ДУМАЮ, УБИЙСТВО ШЕРЕМЕТА – ЭТО ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ, А НЕ СВОБОДЫ СЛОВА”

– Поговорим об убийстве Павла Шеремета. Я понимаю, что все мы устали от бесконечных версий, но ты, во-первых, опытная журналистка, а во-вторых – замглавы профильного парламентского комитета…

– Когда это случилось, я была в очень подавленном состоянии. Включила телевизор – и у меня было ощущение, что я до сих пор не проснулась или смотрю какое-то очень хреново срежиссированное кино.

– Я веду речь не столько о конкретных версиях, сколько о направлениях поиска. Мы оба знаем, что Павел практически не занимался расследовательской журналистикой.

– Да, это направление – это вообще мимо! Может, я ничего не понимаю, но мое мнение такое: эта история не имеет отношения к свободе слова.

– А что же это?

– Это преступление против национальной безопасности, а не свободы слова. Как сказал Мустафа (Найем. – Е.К.), это – публичная казнь с целью показать, что известного человека могут убить в центре города – и убийцам за это ничего не будет. И это большой вопрос к правоохранительным органам: почему преступники в этой стране считают, что им за это ничего не будет? Я понимаю, что есть терроризм во всех странах: да, в Европе взрывы, да, грузовики ездят по набережным…Но там совсем другие предпосылки. И, кстати, убийство Паши не квалифицируют как теракт.

– Может, журналистам стоило бы организоваться и провести свое расследование?

– Давно пора организоваться. Ты помнишь, как в начале нулевых журналисты стали в оппозицию ко всем?

– Конечно, помню. Толчком послужило убийство Гонгадзе.

– Это произошло даже не сразу после убийства Гии, а году к 2004, когда журналисты поняли, что их будут тоже убивать, только по-другому: закрывать рот, заставлять работать по темникам, писать сервильные статьи. И все вернется к газете “Правда”, где право журналиста на профессию никто не будет отстаивать, кроме них. Потому что вокруг – круговая порука власти.

Я понимаю, что сейчас не имею права этого говорить – но после этого убийства я от журналистского сообщества ожидала большего. Ты правильно говоришь – свое расследование. Для журналистов это такое же дело чести, как и для власти. Помнишь, как в 2013-м журналисты сами нашли Вадима Титушко? И милиции ничего не оставалось, как привлекать его по 171 статье.

– А почему у нынешних журналистов нет сплоченности? Тоже ведь много молодежи, а не какие-то циничные дядьки и тетки, которые давно продались с потрохами…

– “Циничные старые дядьки и тетки” ушли в политику, как я (иронически улыбается. – Е.К.), оставив некоторый вакуум, который почему-то заполняется очень медленно. Вот этот наш “балкон ложи прессы, который обвалился в сессионный зал”, – мы все могли бы сейчас сделать для профессии больше. Интерны, которые пришли в профессию год-два назад, – они уже не помнят медведчуковских темников, потому что в 2002-2003 годах ходили в школу. Они не лежали “мордой в пол”, и, очевидно, они повзрослеют только когда это случится. Этому нас учит новейшая украинская история: люди учатся на своих ошибках.

2007 год, начало второго премьерства Януковича. Фото Александра Сенко

– То есть они работают в травоядное время. У них просто нет бэкграунда, от которого можно отталкиваться.

– Ну как травоядное, все-таки война. Просто с уходом “циничных старых” из профессии не произошло преемственности поколений. Форма подменяет суть, журналистское сообщество частично расслабилось, частично разобщилось. Закрылись практически все экономические издания – этой “школы старых” тоже нет. За последние годы у нас продавались целые холдинги вместе с журналистами. И по сути, та борьба за профессию, которая велась нашим поколением последние 15 лет, она, кажется, больше важна для старого поколения, а не для нового. Они пойдут своим путем, и я молю Бога, чтоб их опыт достался им малой кровью. Потому что дорога, на которой они стоят – “каждый сам за себя”- это минное поле.

“ГЛАВНЫЕ РЕДАКТОРА НАХОДЯТСЯ МЕЖДУ ЖУРНАЛИСТАМИ И ВЛАСТЬЮ. ЭТО ОЧЕНЬ НЕУДОБНАЯ ПОЗА, КОГДА НА ТЕБЯ ДАВЯТ И СВЕРХУ, И СНИЗУ. РАЗДАВИТЬ МОГУТ”.

– Ну, хорошо, новое поколение не понимает и не догадывается. А ты видишь, чтобы эта власть, которая пришла на волне Майдана; твои коллеги по парламенту – чтобы они помогли этому новому поколению нарастить мускулы? Делясь информацией, не устраивая политических войнушек с использованием СМИ…

– Насчет “нарастить мускулы” – это вопрос саморегуляции. Мы росли в системе, когда в комитете по свободе слова было 3 регионала, 2 коммуниста и несколько несчастных представителей оппозиции, которых не слышали. И в этой обстановке мы “нарастили мускулы”. Это не работа власти – выращивать институты гражданского общества. Иначе это будут карманные институты.

А политические войнушки с участием СМИ тоже во многом зависят от самих СМИ. Вспомни весну-лето 2014 года, когда Коломойский и Левочкин решили выяснить отношения при помощи подконтрольных телеканалов. Я тогда работала на “Интере”. Мы встретились с Сережей Поповым, главным редактором ТСН, и поняли, что нам обоим противно принимать в этом участие. Вернулись в редакции – и выставили требование своим инвесторам. На “плюсах” был вообще бунт журналистов. И таким образом это закончилось. Не сразу, была некоторая инерция, но, по крайней мере, журналистам хоть не стыдно смотреть в глаза друг другу.

Чем мы можем помочь как власть – так это законодательной работой, обеспечивающей защиту профессиональных прав журналистов. 171 статья Уголовного кодекса, “Препятствование профессиональной деятельности журналиста”, мы ее меняли в этой каденции дважды. Потому что за 15 лет существования этой статьи практически никто не понес наказание за нападения на журналистов, единицы. А сколько было реальных нападений на журналистов? Сотни!

Нам говорили: “Статья 171 несовершенна, есть механизмы, как покрыть преступника”. Ну, например, съемочная группа СТБ проиграла суд, судья отказал журналисту, потому что у него в удостоверении было написано, что он не журналист, а корреспондент…

Мы внесли законопроект, прописали, что такое “журналист”, и получше прописали, что такое “препятствование”. Правда, в главном научно-экспертном управлении на нас смотрели как на космонавтов: мол, ребята, зачем вы пишете, что такое журналист, это же и так ясно?! Ясно, но не всем. Два закона с изменениями в 171 статью мы через парламент провели.

– Вернусь к нападениям на журналистов. Может, редактора крупнейших, и не только СМИ, могли бы сообща надавить на власти? Совместные заявления, согласованные публикации и сюжеты…

– …А оно им надо?

– В смысле?

– Оно им надо? Ты понимаешь, что главные редактора находятся между журналистами и властью, и те и те на них давят. Это такая очень неудобная поза, когда на тебя давят и сверху, и снизу, раздавить могут.

– Ты сейчас говоришь в целом. А мне кажется, что именно сейчас у руководящих столпов нашей прессы есть ощущение того, что ближайшие месяцы могут быть тревожными, если не страшными, по многим направлениями. И попытки террора – одно из этих направлений.

– Ой, знаешь, журналисты – это вечные циники, которые оценивают события в трупокилометрах. Знаешь, что это такое?

– Нет, просвети.

– Ценность новости прямо пропорциональна количеству трупов во время катастрофы и обратно пропорционально расстоянию, которое отдаляет место события от редакции.

– Возможно. Но это с одной стороны. А с другой – если это трупы их коллег и близких…

– А никто об этом не думает. Все думают, что их это не коснется. И я в том числе. Я 20 лет проработала репортером и все это время считала, что можно всю жизнь нарываться, а потом отделаться легким испугом. И очень многие так считают. Журналистика – это такая профессия, в которой нет ощущения опасности.

Хотя я понимаю, что ты имеешь в виду. И будь я на их месте – сделала бы, наверное, так, как ты говоришь. Но я – не на их месте. И не имею права давать им советы. Потому что это уже будет вмешательством в их работу.

“МЕСТО В СПИСКЕ НА СЛЕДУЮЩИХ ВЫБОРАХ? Я ДЕПУТАТ ОДНОГО СОЗЫВА. НЕ ХОЧУ НИ В СПИСОК, НИ НА ОКРУГ”

– Скажи, ты не жалеешь, что согласилась стать народным депутатом? В парламенте ты – один из винтиков, одна из 400 с лишним человек. В то время, как, работая в журналистике, ты уже сделала себе имя, могла высказывать точку зрения, делая сюжеты…

– Тут вопрос не в имени, а в возможности делать социально важную работу. Тогда это были сюжеты на ТВ, сейчас это измеряется законопроектами, депутатскими обращениями, продвижением идей местных громад и т.д. Честно – я не жалею, потому что это опыт. Но я до сих пор считаю, что поход в политику был самой грубой ошибкой в моей жизни. Мне говорят “ну почему, у тебя ж получается” – так у меня получается просто потому, что я привыкла любую работу делать качественно и каждое дело доводить до конца. Этому меня научил телек – всегда мало времени, жесткие дедлайны, сюжет должен быть в эфире сегодня, а не послезавтра. Это дисциплинирует больше, чем армия. Я сначала думала, что не справлюсь. Теперь я понимаю, что если думать головой, работать ответственно и быстро – можно освоить любую профессию. А это именно другая профессия, несмотря на одно и то же место.

– Да ну ладно. Столько лет “под куполом” не могли пройти зря.

– Так ложа прессы и зал заседаний – это два разные места под куполом. Помимо внешних и публичных атрибутов, это еще и совершенно новая профессия. И инструментарий – абсолютно другой. Вроде все ясно – Конституция, Регламент, закон о статусе народного депутата. А когда начинаешь работать – то хрен его знает, какую норму куда применить. Есть еще нормотворческая техника. Это отдельная область знаний. Есть внутренняя структура Рады – отделы и управления, которые должны помогать депутату. Но если не знать, в какую дверь войти, помогать тебе никто не будет. Я в этом долго разбиралась. Дергала методистов. Первые полгода было тяжко, приходилось много всего читать и запоминать.

– Это было самое сложное?

– Не, не это. Пришлось адаптироваться еще и к депутатам. Оказалось, что даже самые смелые мои предположения об этой публике на поверку оказались слабыми.

– Все оказалось гораздо хуже?

– Ага. “Мы думали, что достигли дна, но тут снизу постучали”. Когда ты работаешь на телеке, ты смотришь на происходящее через картинку в зале. Картинку, снятую сверху оператором. Но звук ты не слышишь. Знаешь, какой был самый большой стресс? Это услышать, о чем говорят депутаты.

– И о чем же?

– Я даже не готова ничего процитировать, нужно было раньше записывать. Но поверь, из ложи прессы это выглядит намного приличнее.

– А ты понимаешь, что тебе сейчас скажут читатели? “Если так не нравится, уходи, если так противно…”…

– Тогда, чтобы не было противно, надо не просто уходить, а уезжать из страны. Почему я не ухожу? Потому что уйти – это самое простое. На телеке, когда было тяжело, меня тоже спрашивали, почему я не ухожу. Это была бы своего рода капитуляция. Сейчас с горем пополам, путем набивания шишек и тяжелых травм, мне удалось понять инструментарий, которым можно реально что-то менять. И я тебе скажу свою версию, почему не происходит изменений в стране. Потому что депутаты, в большинстве своем, не владеют этим инструментарием. И даже если владеют – они не способны системно, прицельно заниматься какой-то проблемой и доводить до конца начатую работу.

– То есть это не сговор, как априори считают многие наши читатели-конспирологи?

– “Миром правит не тайная ложа, а явная лажа” (цитата из Виктора Пелевина. – Е.К.). Это разгильдяйство, отсутствие системности и ощущение того, что ты попал в Верховную Раду и взял бога за бороду. И теперь тебе все можно, и твоя главная задача – отдыхать. И решать свои бизнес-проблемы.

Очень ограниченное количество депутатов способны заниматься какой-либо проблемой, во-первых, без личной выгоды, пусть даже не материальной, а электоральной. А во-вторых – прицельно и системно.

– О каком проценте народных избранников ты говоришь?

– Не считала, это не моя задача – мониторить других. На выходе все равно меня спросят, что сделала лично я, а не про то, как я отношусь к чужой работе.

– Если условной весной состоятся выборы и, к примеру, тот же БПП предложит тебе место в списке – пойдешь?

– Еще на входе в Раду я сказала, что я депутат одного созыва. Я не хочу ни в список, ни на округ.

– “Не хочу” и “не пойду” – это разные вещи.

– Я сразу говорила, что не пойду.

– А если скажут: “Ты нам нужна, нам не хватает опытных медийщиков” – пойдешь? Или вернешься в журналистику и применишь на практике свои знания депутатской среды? Таким образом ты могла бы принести обществу больше пользы.

– Ну, вот в том-то и дело. Я не знаю, что должно произойти, чтоб я добровольно согласилась второй раз войти в этот сумасшедший дом. Первые полгода мне хотелось выйти вон и сделать вывод. Просто потому что это все было чужое. Сейчас период адаптации прошел, но от этого оно не перестало быть чужим. Теперь я не могу уйти и бросить – надо закончить начатое. А уж потом – выйти вон и сделать вывод. Потому что мои полномочия депутата не нужны мне как самоцель. Просто для меня будет личным поражением, если я не закончу этот проект.

– Какой проект?

– Сейчас это проект “Коцюбинское”. Я хочу довести его до конца. Главное, чего мне удалось добиться на данный момент – помочь местной громаде поверить в себя, свои силы. Поверить, что власть может их слышать и драться за них, невзирая на противодействие. Мы вместе требовали от власти установления порядка на этой территории, проведения досрочных выборов, в результате которых общественный актив увеличил количество мандатов в раде в два с половиной раза.Источник:http://censor.net.ua/r399608